Мэтр Муха среди женских образов серии «Четыре сезона». Изображение на стене ювелирного бутика в городе Остин (Austin), Техас. Украшения «в стиле Мухи» популярны до сих пор. Фото (Creative Commons license): Andreanna Moya
Ветер нового искусства
«Les Femmes Muchas» («ле фам Мюша», «женщины Мухи») — томные, пышные и грациозные. Сложное сплетение складок одежды, локонов, цветов, узоров. Безупречная композиция, совершенство линий и гармония цвета. Чешского художника Альфонса Муху (Alfons Maria Mucha, 1860–1939), как и многих других художников его времени, пронзила стрела нового искусства. Ар-нуво, или модерн, охватило Европу с начала 1880-х, и только Первая мировая война вернула к прозе жизни любителей прекрасного. Рушились академические нормы, громко спорили искусствоведы, в моду входили восточные мотивы. Живописцы отказывались от прямых линий, на полотнах цвели фантастические лилии, нарциссы и орхидеи, порхали бабочки и стрекозы. Художники ар-нуво верили в возможность достижения гармонии с природой, простоту и умеренность, противопоставляя их викторианской роскоши. Выраженные в искусстве, эти добродетели должны были способствовать гармонизации отношений между людьми — ведь красота представлялась теперь не чем-то отвлеченным, красота стала синонимом истины. И, конечно, фраза князя Мышкина «Красота спасет мир» была начертана на знаменах сторонников всего нового.
Одним из первых теоретиков ар-нуво был английский живописец и искусствовед Джон Рескин (John Ruskin, 1819–1900). Его идеи быстро подхватили британские художники-прерафаэлиты, следовавшие традициям флорентийских мастеров раннего Возрождения («прерафаэлиты», то есть «до Рафаэля»). В их братстве состояли Джон Уильям Уотерхауз (John William Waterhouse, 1849–1917), Джон Эверетт Милле (John Everett Millais, 1829–1896), Данте Габриэль Россетти (Dante Gabriel Rossetti, 1828–1882)… Те, кем сейчас гордится Англия. Кисть прерафаэлитов создала новый женский образ la femme fatale («ля фам фаталь», «роковой женщины») — таинственный, мистический и прекрасный. Музами художников были Прозерпина, Психея, Офелия, Леди из Шалотт — жертвы трагической или неразделённой любви. А вдохновение живописцы черпали из своей бурной личной жизни. Именно эти образы и очаровали Альфонса Муху.
Альфонс Муха, 1906 год. Первый музей художника был открыт в Японии. Жители этой страны были просто очарованы декоративностью работ мастера. Фото из архива Библиотеки Конгресса США
Правда, сам Муха главным делом своей жизни считал «Славянскую эпопею» (1910–1928), которая представляет собой двадцать полотен огромного размера. Но вопреки своей воле в историю изобразительного искусства он вошёл именно благодаря женским образам, созданным на рубеже XIX–XX веков. Над «Эпопеей» Муха работал, будучи уже зрелым и признанным мастером, который мог позволить себе снять под мастерскую чешский замок Збирог — ведь только замковые стены подходили масштабу задуманного. По завершении титанической работы в 1928 году художник подарил «Эпопею» Праге. Однако даже лучшие полотна — «Славяне на своей земле», «Введение славянской литургии в Моравии», «Отмена крепостного права на Руси» — не произвели желаемого эффекта. Им не нашлось места в чешской столице. Сейчас они хранятся в замке города Моравски Крумлов. Но туда сложно добраться, и столь же трудно устроить выездную выставку: картины неудобно транспортировать, и далеко не всякое выставочное помещение может их вместить.
А вот «женщин Мухи» «выдерживают» не только выставочные залы, но и фарфоровые чашки, шёлковые платки и ювелирные украшения. Причина, разумеется, не в размере. Просто они красивы неземной красотой. Создаётся впечатление, что в своём одухотворении представительницы слабого пола, рожденные кистью художника, парят в облаках и о существовании мирской суеты им невдомёк. Его полубогини обитают если не в самом раю, то где-то очень близко, плетут венки из цветов, ведут беседы с птицами, сочиняют стихи, поют, музицируют или просто мечтают о чём-то не менее, видимо, прекрасном, чем они сами… По сути, Муха сделал то, что не удалось никому другому: превратил изящное, но холодное очарование les femmes fatales в удивительное мягкое обаяние и миловидность. При этом «женщины Мухи» не потеряли ни загадочности, ни грации.
Под звездой Сары Бернар
Альфонс Мария Муха родился в чешском городке Иванчице, недалеко от Брно, в семье мелкого судебного чиновника. Здание суда, где работал отец художника, стоит до сих пор, и сейчас в нем открыт музей Мухи-младшего. Жива и церковь, на одной из скамеек которой сохранились вырезанные Мухой в детстве инициалы «А.М.» — видимо, Альфонс был не прочь пошалить. Обе постройки расположены на главной площади и немного грустно смотрят друг на друга. Чувствуется грусть и в работах, которые Муха посвятил родному городу. Возможно, причина в том, что где-то здесь родилась его первая юношеская любовь, в память о которой Муха назовет свою дочь Ярославой.
Сара Бернар на плакате Мухи к спектаклю «Жисмонда». Иллюстрация из архива автора
Мальчик с детства хорошо рисовал и пытался поступить в Пражскую Академию художеств (Akademie výtvarných umění v Praze), но безуспешно. После гимназии он работал писарем, пока не нашёл по объявлению работу помощника художника-декоратора в венском «Рингтеатре» и не перебрался в столицу Австро-Венгрии. В Вене по вечерам он посещал курсы рисования и делал первые иллюстрации к народным песням. После того как театр сгорел, Альфонс вынужден был переехать в чешский город Микулов, где писал портреты местных дворян. Там он познакомился с графом Куэн-Беласи (Khuen von Belassi) — человеком, сыгравшим в его жизни очень важную роль. Муха занимался декорированием графского замка, и аристократ был очарован его работами. В результате Куэн-Беласи стал меценатом молодого художника. Он оплатил Альфонсу два года обучения в Мюнхенской академии изящных искусств (Akademie der Bildenden Künste München). В 1888 году Муха переехал в Париж и там продолжил образование. Многие в то время стремились в столицу Франции — ведь тогда это был центр нового искусства: Эйфель (Gustave Eiffel, 1832–1923) уже сконструировал трехсотметровую башню, шумели Всемирные выставки, а художники ломали каноны и пропагандировали свободу. Однако финансовые дела графа ухудшились, и Муха остался без средств к существованию. Он долгое время перебивался мелкими заказами, пока в его жизни не появилась Сара Бернар (Sarah Bernhardt, 1844–1923), блистательная французская актриса. Возможно, Муха достиг бы успеха и без нее, но кто знает…
В 1893 году, перед Рождеством, Муха получил заказ на создание афиши к спектаклю «Жисмонда» театра «Ренессанс», которым владела Сара Бернар. Художник изобразил приму, игравшую в спектакле главную роль, на необычном по форме плакате — длинном и узком. Это подчеркнуло ее царственную осанку, распущенные волосы актрисы Муха украсил венком из цветов, в тонкую руку вложил пальмовую ветвь, а взгляду придал томность, создав общее настроение нежности и неги. Ничего подобного до Мухи никто не делал. До «Жисмонды» у Сары Бернар был всего один достойный внимания плакат, выполненный швейцарским декоратором Грассетом — «Жанна д’Арк». Но плакат «Жисмонда» был гораздо интереснее. Чтобы заполучить его, коллекционеры подкупали расклейщиков или срезали «Жисмонду» ночью с заборов. Неудивительно, что актриса пожелала познакомиться с автором и заключила с ним контракт о сотрудничестве. В театре Бернар Альфонс работал шесть лет. «Дама с камелиями», «Медея», «Самаритянка», «Лорензачио» — все эти плакатные афиши, изображавшие Бернар, были популярны не меньше «Жисмонды». Он придумывал эскизы театральных костюмов и декораций, оформлял сцену и даже участвовал в режиссуре.
В конце XIX века театр был центром светской жизни, о нем беседовали и спорили в салонах, в театре дамы демонстрировали новые туалеты и драгоценности, а мужчины демонстрировали дам — в общем, театр был пищей для вдохновения и сплетен. И, конечно, Сара Бернар, а в особенности ее личная жизнь, всегда были объектом внимания журналистов и публики. Поводов находилось предостаточно. Бернар вдохновляла поэтов и писателей, в неё влюблялись мужчины голубых кровей. Оскар Уайльд (Oscar Fingal O’Flahertie Wills Wilde, 1854–1900) поэтично называл её «прекрасным созданием с голосом поющих звёзд». Виктор Гюго (Victor Marie Hugo, 1802–1885) подарил Бернар бриллиант, символизировавший слезу, которою он не смог сдержать во время спектакля с её участием. Актриса любила подыграть публике. Так, она якобы не знала, кто был отцом её единственного сына, и к негодованию добропорядочных дам называла его «плодом прекрасного недоразумения». За время шестилетнего сотрудничества между актрисой и Альфонсом возникли тёплые приятельские отношения, о чём свидетельствует их переписка. А любовь? Околдовала ли Муху Сара Бернар так же, как и плеяды многих других мужчин?
>
«Госпожа Сара Бернар как бы создана для изображения удрученного скорбью величия. Все ее движения исполнены благородства и гармонии», — писали критики. Фото из архива Библиотеки Конгресса США
Конечно, репортеры не обошли молчанием отношения актрисы с чешским художником, тем более, что его имя было по-своему говорящим: так же звали персонажа комедии Дюма-сына (Alexandre Dumas fils, 1824–1885) «Мосье Альфонс», живущего за счет любовниц. Действительно после заключения контракта с Бернар на Муху посыпались заказы, он приобрёл просторную мастерскую, стал желанным гостем в высшем свете, куда нередко являлся в расшитой славянофильской косоворотке, подпоясанной кушаком. У него также появилась возможность устраивать персональные выставки. Некоторые даже рекомендовал ему поменять имя или подписываться своим крёстным именем — Мария.
Однако Альфонсом в том значении, которое вложил в это имя Дюма, Муха не был. В его переписке с Бернар нет и намека на то, о чем судачили в высшем свете. Скорее, это было покровительство, в чём-то, может быть, сродни покровительству старшей сестры.
Дорогой Муха, — писала Бернар художнику в 1897 году, — просите меня, чтобы я Вас представила обществу. Послушайте, дорогой друг, моего совета: выставляйте свои работы. Я замолвлю за Вас слово… Тонкость линии, оригинальность композиции, удивительный колорит Ваших картин очаруют публику, и после выставки я Вам предвещаю славу. Сжимаю обе Ваши руки в своих, мой дорогой Муха. Сара Бернар.
В год их знакомства Саре было пятьдесят, а Мухе — тридцать четыре. Муха писал, что, конечно, Бернар прекрасна, но «на сцене, при искусственном освещении и тщательном макияже». Муха восхищался Бернар как актрисой, даже когда ей было за шестьдесят. В те годы Муха жил в США, а Сара Бернар приезжала в эту страну на гастроли. Они не раз встречались, и об этих встречах Муха непременно писал своей невесте Марии Хитиловой (Marie Chytilová), заверяя, что между ним и Бернар всегда были лишь приятельские отношения.
Мария Хитилова долгое время была натурщицей Мухи. Ее черты легко угадываются на многих картинах художника. Фото из архива автора
В лучах любви
Оснований доверять Мухе гораздо больше, чем газетным сплетням — слишком Муха был благороден, чтобы обманывать свою невесту. Однако Муха не представлял собой и того целомудренного аскета, каким его представил в своей книге Иржи Муха (Jiří Mucha, 1915–1991) — сын художника. Иржи утверждал, что до знакомства с его матерью Альфонс якобы не знал женщин. Но это не так. Например, Муха прожил целых семь лет с француженкой Бертой де Лаланд (Berthe de Lalande).
С Хитиловой художник познакомился только в 1903 году — сама Мария Хитилова устроила их встречу. Она была чешкой, закончила среднюю художественную школу в Праге и в двадцать один год уехала в Париж. За кров и стол она жила во французской семье, помогала по хозяйству и заботилась о детях. Впервые Мария увидела Муху в пражском Национальном театре и по-девичьи влюбилась, хотя годилась мэтру в дочери — была младше его на двадцать два года. Девушка попросила своего дядю, историка искусств, рекомендовать её Мухе как соотечественницу и начинающую художницу. К рекомендации она приложила своё письмо с просьбой принять её в тот день и час, когда Альфонсу будет удобно. И Муха пригласил Марию в своё ателье… А вскоре стал называть ее Марушкой и писать нежные письма:
Мой ангел, как я благодарен тебе за твоё письмо… В мою душу пришла весна, распустились цветы… Я так счастлив, что готов разрыдаться, петь, обнимать мир.
В своих письмах Муха признавался Марушке, что до неё был влюблён лишь однажды, в шестнадцать лет. Той девушке было пятнадцать, видимо, это её звали Ярославой. Она умерла — туберкулёз уносил в конце девятнадцатого века немало жизней. Её смерть для тонкой и чувствительной натуры Мухи стала трагедией. С той поры Муха, как сам пишет,
всю свою горячую любовь обратил к родине и народу нашему. Люблю их, как свою возлюбленную…
Всех, кто был у него до Хитиловой, Альфонс называл «чужими женщинами», которые доставляли ему только муки. А он так мечтал «все годы изгнания о сердце чешском, о чешской девушке».
На витраже собора Святого Вита (1931) Муха изобразил чествование святых Кирилла и Мефодия. Фото Creative Commons license:Tony Hisgett
Ко времени знакомства с Марией Мухой уже были созданы серии «Цветы», «Сезоны», «Искусство», «Время суток», «Драгоценные камни», «Луна и звёзды» и прочие интересные литографии, которые переиздавались в виде почтовых открыток, игральных карт и расходились мгновенно — все они изображали женщин. Муха много работал с моделями, которых приглашал в свою студию, рисовал и фотографировал их в роскошных драпировках или обнажёнными. Фотографии моделей он снабжал комментариями — «красивые руки», «красивые бёдра», «красивый профиль»… а потом из отобранных «частей» складывал идеальную картинку. Нередко во время рисования Муха закрывал лица моделей платком, чтобы их несовершенство не разрушало идеальный придуманный им образ.
Но после женитьбы на Марушке в 1906 году художник всё меньше рисовал привычных зрителю полубогинь — по-видимому, реальная женщина заменила собой мираж и воспоминание. Муха с семьей переехал в Прагу, где приступил к созданию «Славянской эпопеи», разработал эскиз витража собора Святого Вита и написал много портретов жены, дочери Ярославы, сына Иржи. Муха умер в 1939 году от пневмонии. Причиной болезни послужили арест и допросы в оккупированной немцами чешской столице: славянофильство живописца было столь известно, что его даже включили в именные списки врагов рейха. Марушка оставалась с мужем до его последнего вздоха. Она пережила супруга на двадцать лет, пыталась писать о нём мемуары. Любовь, которая была между Мухой и Хитиловой, по-чешски называют «láska jako trám» — то есть очень сильное чувство, дословный перевод: «любовь, как балка». Из письма Мухи:
Как прекрасно и отрадно жить для кого-то, до тебя у меня была только одна святыня — наша родина, а сейчас я поставил алтарь и для тебя, дорогая, молюсь на вас обеих…
Способны ли на подобные слова мужчины двадцать первого века?..
Понравилась статья? Поделитесь с друзьями на Facebook:
